Юрий Купер: «Мне хотелось посмотреть мир»

О Юрии Купере невозможно сказать просто – художник. Его талант многогранен. Он живописец, архитектор, скульптор, график, дизайнер, сценограф, писатель, драматург и поэт. Рожденный в СССР, он покинул страну в 1972 году и успешно реализовал себя за границей. Но, прожив в Париже, Лондоне, Нью-Йорке и Риме почти тридцать лет, вернулся домой, правда уже в другую страну – Россию. И родина приняла его с распростертыми объятьями. 

– Юрий Леонидович, многие творческие люди в эмиграции вынуждены заниматься не свойственным им трудом – устраиваются на работу таксистами, сиделками, продавцами. Вас, насколько мне известно, сия чаша миновала.

– Как у каждого человека у меня есть разные периоды. И не всегда всё было гладко, в том числе и за границей. Но таксистом и продавцом я не работал. Трудился в галереях, занимался творчеством. Эмигрировал чисто из желания посмотреть мир, а не от того, что здесь для меня не было работы. В 1972 году я уже был членом Союза художников СССР, довольно успешно работал, ставил спектакли в Москве. В 1971 году выпустил в «Современнике» спектакль «Тоот, другие и майор». Поставили его Владимир Наумов и Александр Алов, в главной роли – Олег Табаков. А получилось это совершенно случайно. Я тогда дружил с Мишей Аникстом. Как-то, мы собрались у него, посидели, поиграли в карты, а потом он сказал, что делает декорации к спектаклю в театре «Современник», повел меня в мастерскую и показал, что уже сделал – такие настенные деревенские коврики в венгерском стиле. Я говорю ему: «Плохо ты делаешь коврики», и предложил вместо ковриков живопись. Ему очень понравилось. Он поговорил с руководством и в итоге общую концепцию спектакля делал он, а костюмы и интерьеры я. Потом во МХАТе я должен был делать «Медную бабушку» Леонида Зорина, но не сложилось.

Кстати, с Табаковым мы дружили, виделись в Париже, когда театр приезжал на гастроли. И спустя много времени, когда он стал художественным руководителем МХТ, там поставили написанную мною пьесу. Когда я сказал Олегу, что хочу показать ему свою пьесу, он воскликнул: «Ты что спятил?», но потом согласился все же её почитать. Приехал с гастролей, позвонил, вызвал меня к себе и произнес: «Что тебе сказать, это не шедевр драматургии, но мне понравилось. Но, если думаешь, что всё в порядке, то ошибаешься. Мне надо найти режиссера, который бы поставил эту пьесу».     

И через месяц такой режиссер нашелся – Володя Петров. Спектакль назвали «Двенадцать картин из жизни художника», главные роли исполнили Сергей Шакуров и Дарья Мороз. С режиссером Володей Петровым мы подружились. Он работает в Воронеже, руководит Театром драмы имени Кольцова. По его просьбе я проектировал интерьеры в этом театре.

– Зависит ли сценография от того, какой это театр – драматический, или оперный? Надо ли строить декорации так, чтобы они не поглощали звук, не вредили акустике? Я имею в виду вашу работу над оперой «Борис Годунов» в Большом театре.

– Акустика – это уже проблема театра. Когда здание строят, это всё, видимо учитывают. Когда я создаю декорации, то думаю только о том, что должен соответствовать замыслу режиссера. Так было и с Александром Сокуровым, когда мы работали над оперой «Борис Годунов». Правда, наши мнения – художника и режиссера иногда не совпадали в каких-то вопросах. Он достаточно жесткий режиссер, требовательный. Приходилось убеждать. В каких-то случаях он соглашался, в каких-то нет. Дело в том, что всегда самая тяжелая проблема в театре – это пол. Потому что, если в опере масса событий, которые происходят в разное время года, то декорации ты можешь поменять, а пол остается полом. И я ему предложил все интерьеры засыпать снегом, чтобы всегда была зима. Он отказался, аргументируя тем, что там разные времена года. Но я пытался его убедить, что это вымышленная история, и какая разница летом она происходит, или зимой. Ну пусть в царской палате на полу лежит снег. Но он не согласился. Тогда я сделал как он хочет, но потом в своих макетах все-таки засыпал весь пол снегом.

– Если бы вы ставили «Бориса Годунова» сегодня, то режиссер-авангардист не только позволил бы вам засыпать царские палаты снегом, но и поставил бы всех бояр во главе с Борисом Годуновым на коньки…

– У таких режиссеров другие задачи. Они любят эпатировать публику.
Я бы с этими режиссерами не стал работать. Впрочем, и они бы со мной тоже.

А с Александром Сокуровым, несмотря на разногласия, работать было приятно. Мы с ним еще должны были делать «Хованщину» в Ла Скала. Сокурова пригласил Мстислав Ростропович, а он в свою очередь меня. Прилетели в Милан, договорились о встрече с Ростроповичем. Я пришел на встречу раньше Сокурова. А пока мы его ждали, показал Мстиславу Леопольдовичу эскизы к спектаклю, и они ему безумно понравились. Ужинали поздно вечером, ресторан был уже закрыт, но Ростроповича знали и нам позволили остаться. Мы сидели втроем в пустом ресторане и обсуждали либретто. И я обратил внимание на разницу между восприятием режиссера и музыканта. Саша в свойственной ему манере стал говорить, что он переписал бы эту историю о староверах. Ему всё это кажется чушью, неправдой, и он в это не верит. Мне показалось, что сказал он это совершенно не к месту и незачем было вообще поднимать эту тему. А Ростропович ему ответил: «Сашенька, ну какое это имеет значение. Староверы, не староверы. Я мечтаю продирижировать первую сцену Модеста Мусоргского – «Рассвет над Москвой-рекой». И для меня неважно верил он староверам, или не верил. Это не имеет значения для искусства». К Ростроповичу я относился с большим уважением. Это был умнейший человек, с потрясающим чувством юмора. Интеллигент в самом высоком смысле этого слова.  

Сейчас я в основном работаю с Никитой Михалковым. С ним легко работать и интересно. Мы понимаем друг друга с полуслова. В 1988 году мы с Михалковым делали спектакль в Римском театре «Арджентина». Ставили «Неоконченная пьеса для механического пианино» с Марчелло Мастроянни в главной роли. Декорации были грандиозные – голубятня с живыми птицами, занавес с нашитой на него зеленью, в оркестровой яме река, в которую заходил герой Мастроянни, ловил в ней рыбу.

– Каким был в общении Марчелло Мастроянни?

– Марчелло был очень простым, скромным человеком и одним из самых интересных рассказчиков. Он дружил с моим приятелем, известным бельгийским офортистом Альдо Кроммелинком. Через Альдо я познакомился с Марчелло, когда он приезжал в Париж. После мы с ним нередко встречались и в Риме, и в Париже. Общались на французском языке. Незадолго до смерти Мастроянни они с Альдо пригласили меня на ужин, в Париже. Марчелло уже был болен и ему категорически запретили курить. Но он всегда курил очень много и не мог отказать себе в этом. И, чтобы это не бросалось в глаза, прятал сигарету, как школьник, в рукаве. Смотрелось очень забавно.

– Вы сейчас работаете над реконструкцией здания Центра театра и кино на Поварской. Что там будет принципиально нового?

– Реконструкция производится только внутри. Там практически всё будет новое. Снаружи всё остается в первозданном виде, поскольку само здание – это исторический памятник, работа архитекторов-конструктивистов братьев Весниных. Здание построено в 1934 году и с тех пор в нем ни разу не проводили капитальный ремонт. Поэтому там меняют все коммуникации, и реставрация длится уже два года, а должна закончиться в следующем году. Я придумал все интерьеры, все зоны – просторное фойе, зрительный зал, литературное кафе, вип-ресторан, кинозал, кабинеты сотрудников. Всё, включая туалетные комнаты. Решено все в монохромной гамме – черно-серое в сочетании с благородным брусничным цветом. Все материалы натуральные – мрамор, дерево. Для меня главное, чтобы зритель чувствовал себя здесь комфортно.

– Знакомясь с вашим творчеством, я обратила внимание на то, что вы пишете, в основном, предметы. Вы людей когда-нибудь писали?

– Людей не писал. Хотя…Когда я поехал на летнюю практику на Белое море, то не знал, что буду писать. И однажды, возвращаясь с моря, случайно забрел в деревенский клуб. Раньше в этом помещении была церковь, но теперь по стенам вместо икон висели портреты вождей. В середине зала сидел баянист, вокруг которого танцевали солдаты, их части стояли в этой деревне. Причем танцевали они друг с другом. Там были две женщины, но они почему-то тоже танцевали парой. И все это освещала лампочка, которая горела вполнакала. Меня поразила картина с танцующими людьми и я начал писать. Когда вернулся с практики, у меня была только эта работа, размером 50х70. Мой преподаватель польский еврей Нафталий Давидович Герман после просмотра сказал: «Юра никогда не расставайтесь с этой работой. Это ваша первая работа художника».

Дальнейшая судьба этой работы очень странная. В то время я дружил с Валей Ежовым, кинодраматургом, на счету которого был уже десяток картин. По вечерам у меня в мастерской собирались друзья и мы устраивали попойки. И я заметил, перед тем как пойти на кухню выпивать Валентин минут пять сидит перед этой работой. Я всегда хотел его спросить, почему он сидит и смотрит на эту картину, поскольку он не был большим любителем живописи. Но каждый раз было не до этого. А незадолго до моего отъезда из страны, у него был юбилей – пятидесятилетие. И так как я все равно не мог взять с собой все работы, то решил подарить эту картину ему и спросить причину его молчаливого созерцания. Но не смог с ним поговорить и просто оставил работу. Прошло лет десять или пятнадцать, в моей квартире в Париже раздается телефонный звонок. Звонит Валя и говорит, что он в Париже. А у меня в этот день как раз вернисаж. После выставки я повел его в ресторан и после того, как мы перекусили и немного выпили, спрашиваю: «Валь, столько лет хочу тебя спросить по поводу этой работы, перед которой ты молча сидел. В чем причина такого интереса к ней?» Он вдруг стал такой серьезный: «Ты в армии был когда-нибудь? А я всю жизнь то на войне, то пишу сценарий про войну. А твоя картина – в ней полное ощущение этого мрака. Безнадеги». После смерти Валентина, эта моя работа осталась у его сына Володи. Потом кто-то попросил картину на выставку и с выставки она так и не приехала. Не знаю даже где она сейчас.

– Грустная получилась история. Но вы заговорили про выставки и напрашивается вопрос – где в настоящее время можно увидеть ваши работы и какие планы на ближайшее будущее? 

– Если глобально, то мои работы можно увидеть в Третьяковской галерее, в музее Метрополитен в Нью-Йорке, в коллекции Министерства культуры Франции, библиотеке Конгресса США, Королевском музее Японии, музее имени Пушкина в Москве…

Что касается выставок, которые состоялись в этом году, то в феврале в Московском музее современного искусства проходила выставка моих работ «Монохром». Затем в залах Новой Третьяковки состоялась моя персональная выставка под названием «Сфумато». В Юсуповском дворце на Мойке в Санкт-Петербурге выставлялись более пятидесяти моих работ, в числе которых эскизы декораций и костюмов, а также живописные полотна. В настоящее время несколько моих работ можно увидеть в галерее Полины Аскери.

В планах – закончить реставрацию Центра театра и кино на Поварской, а также осуществить проекты, которые уже одобрены – это здание физико-математического факультета МГУ и оформление наружных вестибюлей и подземных пространств станции метро ЗИЛ. В следующем году в Центре театра и кино Никиты Михалкова планируется выпустить премьеру спектакля «Ревизор» Николая Гоголя, режиссер-постановщик Владимир Панков. Я выступлю, как художник-постановщик спектакля, и уже делаю наброски будущей сценографии.